Текст 6

Текст 6

ЛЕКСИЧЕСКИЙ СОСТАВ РУССКОГО ЯЗЫКА КАК «РУССКОЙ ДУШИ»
А.Д. Шмелев
Этнопсихологи, иностранные путешественники, русские авторы, размышляющие о характере и судьбах своего народа, в согласии друг с другом отмечают такие черты русского национального характера, как тенденция к крайностям (все или ничего), эмоциональность, ощущение непредсказуемости жизни и недостаточности логического и рационального подхода к ней, тенденция к «морализаторству», «практический идеализм» (предпочтение «неба» «земле»), тенденция к пассивности или даже к фатализму, ощущение неподконтрольности жизни человеческим усилиям. Мы знаем, что ярким отражением характера и мировоззрения народа является язык и, в частности, его лексический состав. Анализ русской лексики позволяет сделать выводы об особенностях русского видения мира, частично подтверждающие и одновременно дополняющие и уточняющие указанные выводы, и подвести под рассуждения о «русской ментальности» объективную базу, без которой такие рассуждения часто выглядят поверхностными спекуляциями.
Разумеется, не все лексические единицы в равной мере несут информацию о русском характере и мировоззрении. Наиболее показательными, с этой точки зрения, оказываются следующие лексические сферы.

1. СЛОВА, СООТВЕТСТВУЮЩИЕ ОПРЕДЕЛЕННЫМ АСПЕКТАМ УНИВЕРСАЛЬНЫХ ФИЛОСОФСКИХ КОНЦЕПТОВ
В русском языке таким концептам часто отвечают «лексические пары»: правда и истина ; долг и обязанность ; свобода и воля ; добро и благо и т.д.
Так, слова правда и истина обозначают две стороны одного и того же общефилософского концепта: правда указывает на практический аспект этого понятия, а истина – на теоретический аспект. В каком-то смысле истину знает только Бог, а люди знают правду. Нередко говорят, что у каждого своя правда (мы не говорим *У каждого своя истина ). Ученый стремится к познанию истины ,(а не правды ), но рассерженная мать хочет узнать правду (а не истину ), кто разбил ее любимую чашку. Мы можем просить или требовать: Скажи мне правду (но не истину ), лишь Христос в Евангелии мог говорить: Скажу вам истину. Истину никто из людей не знает, а лишь стремится познать. Если же истину познали, она скоро делается всеобщим достоянием и превращается в избитую истину (но не бывает * избитых правд ). Правду люди знают и стремятся донести до других людей (или даже навязать другим людям свою правду ).
<…> Что важнее для русского языкового сознания: правда или истина ? На этот вопрос однозначного ответа нет. С одной стороны, истина важнее, поскольку она принадлежит Богу, или «горнему» миру. Правда , с этой точки зрения, оказывается «приземленной», относящейся к «дольнему» миру. Это различие отчетливо видно из семантики сочетаний познать истину (без указания источника) и узнать ( у кого-либо или от кого-либо ) правду . С другой стороны, правда близко связана с человеческой жизнью, а истина является отвлеченной и холодной. Тургенев писал: «Истина не может доставить блаженства... Вот Правда может. Это человеческое, наше земное дело... Правда и Справедливость! За Правду и умереть согласен». Истина выше, но правда ближе человеку. Таким образом, каждая из них оказывается в каком-то смысле «важнее».
Несколько иначе обстоит дело со словами (и понятиями) добро и благо . Единое общефилософское понятие отражено в слове добро в этическом, а в слове благо – в утилитарном аспекте. Добро находится внутри нас, мы судим о добре, исходя из намерений. Для того чтобы судить о благе , необходимо знать результат действия. Можно делать людям добро (но не благо ), поскольку это непосредственная оценка действия, безотносительно к результату. Но стремиться можно к общему благу . Люди могут работать на благо родины, на благо будущих поколений . Во всех этих случаях речь идет о более или менее отдаленном результате наших действий. Достоверно судить о том, что было благом , можно лишь postfactum. Если добро выражает абсолютную оценку, то благо – относительную. Можно сказать: В такой ситуации развод для нее – благо (хотя вообще в разводе ничего хорошего нет).
В этом смысле, будучи свободным от утилитарного измерения, добро оказывается во всех отношениях важнее, чем благо . Оно одновременно и выше, и ближе человеку. Недаром именно слово добро используется в триаде Истина, Добро, Красота .
Итак, анализ пар правда – истина и добро – благо показывает, что для взгляда на мир, отраженного в русском языке, чрезвычайно существенными оказываются два противопоставления: во-первых, противопоставление «возвышенного» и «приземленного» и, во-вторых, противопоставление «внешнего» и «внутреннего». Важным является, с одной стороны, «возвышенное», а с другой – близкое человеческой жизни, связанное с внутренним миром человека.
<…> Свойственное русскому языку представление о взаимоотношениях человека и общества, о месте человека в мире в целом и, в частности, в социальной сфере нашло отражение в синонимической паре свобода – воля . Эти слова часто воспринимаются как близкие синонимы. На самом деле между ними имеются глубокие концептуальные различия, существенные для нашей темы. Если слово свобода в общем соответствует по смыслу своим западноевропейским аналогам, то в слове воля выражен специфически русский концепт.
<…> Воля издавна ассоциировалась с бескрайними степными просторами, «где гуляем лишь ветер... да я» [7] На связь понятия воля с «русскими просторами» указывает Д.С. Лихачев: «Широкое пространство всегда владело сердцем русским. Оно выливалось в понятия и представления, которых нет в других языках. Чем, например, отличается воля от свободы? Тем, что воля вольная это свобода, соединенная с простором, ничем не огражденным пространством» («Заметки о русском»).
В отличие от воли, свобода предполагает как раз порядок, но порядок не столь жестко регламентированный. Если мир концептуализуется как жесткая упорядоченность сельской общинной жизни, то свобода ассоциируется, скорее, с жизнью в городе. Недаром название городского поселения слобода этимологически тождественно слову свобода . Если сопоставление свободы и мира предполагает акцент на том, что свобода означает отсутствие жесткой регламентации, то при сопоставлении свободы и воли мы делаем акцент на том, что свобода связана с нормой, законностью, правопорядком («Что есть свобода гражданская? Совершенная подчиненность одному закону, или совершенная возможность делать все, чего не запрещает закон», – писал В.А. Жуковский). Свобода означает мое право делать то, что мне представляется желательным, но это мое право ограничивается правами других людей; воля вообще никак не связана с понятием права. Свобода соответствует нормативному для данного общества или индивида представлению о дозволенном и недозволенном [Кошелев 1991], а воля предполагает отсутствие каких бы то ни было ограничений со стороны общества. Недаром о человеке, который пробыл в заключении и законно освободился, мы говорим, что он вышел на свободу ; но если он совершил побег до конца срока, мы, скорее, скажем, что он бежал на волю .
<…> Таким образом, специфика противопоставления мира и воли в русском языковом сознании особенно наглядно видна на фоне понятия свободы , вполне соответствующего общеевропейским представлениям. Можно было бы сделать вывод, что указанное противопоставление отражает пресловутые «крайности» «русской души» – «все или ничего», или полная регламентированность, или беспредельная анархия. Однако такое заключение выведет нас за рамки собственно языкового анализа и останется умозрительным и спорным. Отметим только, что в современном речевом употреблении слово воля в рассматриваемом значении практически не используется (за исключением поэтических стилизаций). Сейчас слово воля , как правило, используется в другом значении (этимологически даже первичном) – по отношению к одной из сторон внутренней жизни человека, связанной с его желаниями и их осуществлением (ср.: У него сильная воля ), а использование этого слова в качестве неточного синонима свободы возможно в речи, стилизованной под народную или поэтическую.

2. ПОНЯТИЯ, СПЕЦИАЛЬНЫМ ОБРАЗОМ ВЫДЕЛЕННЫЕ В РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА
Существенную роль в русской языковой картине мира играют также слова, соответствующие понятиям, существующим и в других культурах, но особенно значимым именно для русской культуры и русского сознания. Сюда относятся такие слова, как судьба, душа, жалость и некоторые другие.
Так, слово душа широко используется не только в религиозных контекстах – душа понимается как средоточие внутренней жизни человека, как самая важная часть человеческого существа. Скажем, употребительное во многих западноевропейских языках латинское выражение per capita (буквально ‘на (одну) голову’) переводится на русский язык как на душу населения . Говоря о настроении человека, мы используем предложно-падежную форму на душе (например, На душе и покойно, и весело; На душе у него скребли кошки ); при изложении чьих-то тайных мыслей употребляется форма в душе (например, Она говорила: «Как хорошо, что вы зашли», – а в душе думала: «Как это сейчас некстати» ). Если бы мы говорили по-английски, упоминание души в указанных случаях было бы неуместно. Не случайно мы иногда используем выражение русская душа (например, заглавие настоящей статьи на идиоматическом русском могло бы звучать как «Русская душа в свете лексических данных»), но никогда не говорим об «английской душе» или «французской душе». Пушкин писал: Татьяна (русская душою, сама не зная, почему ) ..., – но странно звучали бы сочетания ? француженка душою или ? англичанка душою . Сказанное не означает, что носители русского языка отказывают англичанам или французам в обладании душой (хотя, впрочем, иногда к западному миру применяется эпитет бездушный ).
Существительное судьба имеет в русском языке два значения: ‘события чьей-либо жизни’ (В его судьбе было много печального) и ‘таинственная сила, определяющая события чьей-либо жизни’ (Так решила судьба) . В соответствии с этими двумя значениями слово судьба возглавляет два различных синонимических ряда:
1) рок, фатум, фортуна;
и
2) доля, участь, удел, жребий.
Однако в обоих случаях за употреблением этого слова стоит представление о том, что из множества возможных линий развития событий в какой-то момент выбирается одна (решается судьба) . После того как судьба решена, дальнейший ход событий уже как бы предопределен, и это отражено во многих русских пословицах, концептуализующих судьбу как некое существо, подстерегающее человека или гонящееся за ним (ср.: Судьбы не миновать; От судьбы не уйдешь ).
Важная роль, которую данное представление играет в русской картине мира, обусловливает высокую частоту употребления слова судьба в русской речи и русских текстах, значительно превышающую частоту употребления аналогов этого слова в западноевропейских языках. Исходя из частотности упоминаний судьбы в русской речи, некоторые исследователи делают вывод о склонности русских к мистике, о фатализме «русской души», о пассивности русского характера (ср., например, Wierzbicka 1992). Такой вывод представляется несколько поверхностным. В большинстве употреблений слова судьба в современной живой речи нельзя усмотреть ни мистики, ни фатализма, ни пассивности – ср. такие высказывания, как Наша судьба в наших руках; Судьбу матча решил гол, забитый на 23-й минуте Ледяховым; Народ должен сам решить свою судьбу; Меня беспокоит судьба документов, которые я отослала в ВАК уже два месяца тому назад – и до сих пор не получила открытки с уведомлением о вручении.

3. УНИКАЛЬНЫЕ РУССКИЕ КОНЦЕПТЫ
Еще один важный класс слов, ярко отражающих специфику «русской ментальности», – это слова, соответствующие уникальным русским понятиям, такие, как тоска или удаль . Переход от «сердечной тоски» к «разгулью удалому» – постоянная тема русского фольклора и русской литературы, и это тоже можно поставить в соответствие с «крайностями русской души». Желая «сплеснуть тоску с души », человек как бы думает: «Пропади все пропадом», – и это воспринимается как специфически «русское» поведение, ср.: Истинно по-русски пренебрег Павел Николаевич и недавними страхами, и запретами, и зароками, и только хотелось ему тоску с души сплеснуть да чувствовать теплоту (А. Солженицын). Ср. также замечание о том, «что в мировом переполохе, в метаниях от буйности к тоске – сознание свихнувшейся эпохи безумствует на русском языке» (И. Губерман).
Склонность русских к тоске и удали неоднократно отмечалась иностранными наблюдателями и стала общим местом, хотя сами эти слова едва ли можно адекватно перевести на какой-либо иностранный язык. Характерно замечание Никиты Алексеева, сделанное им в статье «Что русскому здорово, то немцу – смерть» («Иностранец», 1996, № 17): «По отношению к русским все европейцы сконструировали достаточно двойственную мифологию, состоящую, с одной стороны, из историй о русских князьях, борзых, икре-водке, русской рулетке, неизмеримо широкой русской душе, меланхолии и безудержной отваге [выделено мною. – А. Ш. ], с другой же – из ГУЛАГа, жуткого мороза, лени, полной безответственности, рабства и воровства». Выражение меланхолия и безудержная отвага , конечно же, заменяет знакомые нам тоску и удаль ; автор сознательно «остраняет» эти понятия, передавая тем самым их чуждость иностранцам и непереводимость на иностранные языки.
На непереводимость русского слова тоска и национальную специфичность обозначаемого им душевного состояния обращали внимание многие иностранцы, изучавшие русский язык (и в их числе великий австрийский поэт Р.-М. Рильке). Трудно даже объяснить человеку, незнакомому с тоскою, что это такое. Словарные определения («тяжелое, гнетущее чувство, душевная тревога», «гнетущая, томительная скука», «скука, уныние», «душевная тревога, соединенная с грустью; уныние») описывают душевные состояния, родственные тоске , но не тождественные ей. Пожалуй, лучше всего для описания тоски подходят развернутые описания: тоска – это то, что испытывает человек, который чего-то хочет, но не знает точно, чего именно, и знает только, что это недостижимо. А когда объект тоски может быть установлен, это обычно что-то утерянное и сохранившееся лишь в смутных воспоминаниях; ср.: тоска по родине, тоска по ушедшим годам молодости . В каком-то смысле всякая тоска может быть метафорически представлена как тоска по небесному отечеству, по утерянному раю. В склонности к тоске можно усматривать «практический идеализм» русского народа. С другой стороны, возможно, чувству тоски способствуют бескрайние русские пространства; именно при мысли об этих пространствах часто возникает тоска , и это нашло отражение в русской поэзии (ср. у Есенина: «тоска бесконечных равнин» или в стихотворении Л.Ю. Максимова: «Что мне делать, насквозь горожанину, с этой тоской пространства?»). Нередко чувство тоски обостряется во время длительного путешествия по необозримым просторам России (ср. понятие «дорожной тоски»); как сказано в уже цитированном стихотворении Максимова, «каждый поезд дальнего следования будит тоску просторов». На связь тоски с «русскими просторами» указывали многие авторы, в частности Н.А. Бердяев в эссе, которое так и озаглавлено – «О власти пространств над русской душой».
Вообще, роль «русских пространств» в формировании «русского видения мира» отмечали многие. Ряд высказываний такого рода собран в хрестоматии [Замятин, Замятин 1994 ]. Русские слова воля и тоска – яркие, но далеко не единичные примеры этого влияния.

4.«МЕЛКИЕ» СЛОВА КАК ВЫРАЖЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА
Особую роль для характеристики «русской ментальности» играют так называемые «мелкие» слова (по выражению Л.В. Щербы), т.е. модальные слова, частицы, междометия. Сюда относится, например, знаменитое «русское авось ». Это слово обычно переводится на западноевропейские языки при помощи слов со значением ‘может быть, возможно’. Однако авось значит вовсе не то же, что просто «возможно» или «может быть». Если слова может быть, возможно и подобные могут выражать гипотезы относительно прошлого, настоящего или будущего, то авось всегда проспективно, устремлено в будущее и выражает надежду на благоприятный для говорящего исход дела (А. Вежбицкая, Н.А. Николина [8] См., в частности, работы [Wierzbicka 1992: 433–435; Николина 1993] ). Впрочем, чаще всего авось используется как своего рода оправдание беспечности, когда речь идет о надежде но столько на то, что случится некоторое благоприятное событие, сколько на то, что удастся избежать какого-то крайне нежелательного последствия. О человеке, который покупает лотерейный билет, не скажут, что он действует на авось . Так, скорее, можно сказать о человеке, который строит атомную электростанцию без надлежащих мер защиты или экономит деньги, не покупая медицинской страховки, и надеется, что ничего плохого не случится. Да и купец Остолоп из сказки Пушкина, который «понадеялся на русский авось», тоже надеялся на то, что ему удастся избежать неотвратимой расплаты – щелчков от Балды. Поэтому надежда на авось – не просто надежда на удачу. Если символ фортуны – рулетка, то надежду на авось может символизировать «русская рулетка».
Типичные контексты для авось – это Авось обойдется; Авось ничего; Авось рассосется; Авось пронесет; ср. также: Ну да ничего авось. Бог не выдаст, свинья не съест (И. Грекова). Кроме того, существенно, что установка на авось обычно призвана обосновать пассивность субъекта установки, его нежелание предпринять какие-либо решительные действия (например, меры предосторожности). Так, в одной университетской газете недавно было опубликовано интервью со студенткой, которая объясняла, что не готовится к экзаменам, потому что «надеется на авось». Не случайно в песне Булата Окуджавы, в которой речь идет о том, как король «веселых солдат интендантами сразу назначил, а грустных оставил в солдатах – авось ничего», авось-установка оправдывает не действие ( интендантами сразу назначил ), а отсутствие действия ( оставил в солдатах ). Именно такая беспечность и отказ от принятия мер предосторожности и отражается в «русском авось » [9] О семантике «русского авось» см. также [Шмелев 1996].
Важная идея, также отраженная в авось , – это представление о непредсказуемости будущего: «всего все равно не предусмотришь, поэтому бесполезно пытаться застраховаться от возможных неприятностей». По-другому эта же идея непредсказуемости преломляется в другом русском выражении – а вдруг . Высказывание Авось Р предполагает, что Р – нечто желательное для говорящего; А вдруг Р может быть употреблено и при желательном, и при нежелательном Р. В некоторых контекстах авось и а вдруг... выражают почти противоположные идеи: авось – знак беспечности, а вдруг... указывает на желание перестраховаться ( Мало ли что? А вдруг... ). В других контекстах они, напротив, сближаются. Про шахматиста, без особых шансов в трудном положении решившегося на рискованную и не до конца рассчитанную комбинацию, можно сказать, что он действовал на авось: «Авось в сложной борьбе удастся переиграть соперника». Но он мог также руководствоваться установкой «а вдруг»: «А вдруг в сложной борьбе удастся переиграть соперника». Тем не менее и в таких контекстах между авось и а вдруг наблюдается различие, пренебрежение которым может привести к семантической ошибке. Так, один трехлетний мальчик, еще не вполне овладевший семантикой рассматриваемых слов, имел обыкновение на предостережения вроде Не лезь туда! – Почему? – А вдруг упадешь? – отвечать: А вдруг не упаду! Смысл, который он явно имел в виду, правильнее было бы выразить словами Авось не упаду! . Дело в том, что и авось , и а вдруг исходят из непредсказуемости будущего, из невозможности все предусмотреть, однако выводы из этого делаются почти противоположные. Общая идея авось – ‘может произойти все что угодно, поэтому предусмотреть все возможные неприятности и застраховаться от них все равно невозможно; надо просто надеяться на благоприятный исход’. Общая идея а вдруг... – ‘может произойти все что угодно, поэтому надо пытаться предусмотреть все возможные неприятности и каким-то образом застраховаться от них’.
<…> Особенности «русской души» отражаются и в других «мелких словах»: видно, -ка, ну и др. В частности, в качестве яркой национально специфичной установки можно упомянуть дискурсное слово заодно , используемое в таких высказываниях, как Ты все равно идешь гулять, купи заодно хлеба . Оно скрывает за собою сразу две установки, характерных для русского менталитета: во-первых, представление о том, что самое трудное в любом деле – это собраться его сделать (ср.: Все никак не соберусь ), а во-вторых, тягу к крайностям (все или ничего) – если уж человек собрался что-то сделать, то может заодно сделать многое другое [10] Жизненная установка, скрывающаяся за русским заодно, подробно проанализирована в статье [Левонтина, Шмелев 1996] .
«Мелкие слова» такого рода обычно оказываются трудно переводимыми на другие языки. Это не означает, что никакой носитель иного языка никогда не может руководствоваться выраженными в этих словах внутренними установками. Но отсутствие простого и идиоматичного средства выражения установки, безусловно, бывает связано с тем, что она не входит в число культурно значимых стереотипов. Так, конечно, носитель, скажем, английского языка может «действовать на авось , но важно, что язык в целом «не счел нужным» иметь для обозначения этой установки специального модального слова.

5. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Этим не исчерпываются лексические группы, наиболее ярко отражающие особенности русского видения мира. Например, чрезвычайно интересны слова, отражающие специфику русского представления о пространстве и времени (в частности, пространственные и временные наречия и предлоги). Так, наличие в русском языке близких по значению слов миг, мгновение, момент, минута (ср. выражение в такие мгновения/моменты/минуты ) отвечает существенному для русской языковой картины мира различию эмоционального, исторического и бытового времени (наблюдение Е.С. Яковлевой), а функционирование слов, входящих в синонимический ряд утром, поутру, с утра, под утро, наутро, к утру, утречком , с утречка ,подтверждает расхожее мнение, что русские более вольно обращаются с временем, нежели жители Западной Европы.
Важно предостеречь от прямолинейности выводов о национальном характере на основе анализа одной-двух лексических единиц. Мы уже видели, что поспешными оказались выводы об особом фатализме или мистицизме русских, сделанные на основе наблюдений над употребительностью слова судьба в русской речи. Говоря о «русском авось », можно заметить, что авось -установка обычно оценивается носителями русского языка отрицательно. Так, в «Раковом корпусе», возражая Деме, который выразил надежду «на авось» (что у него нога «сама пройдет»), Вадим Зацырко замечает: «Нет, Дема, на авось мостов не строят... Рассчитывать на такую удачу в рамках разумного нельзя». Говоря о том, что слово русский в описываемое в романе «Жизнь и судьба» время «связывалось большей частью с отрицательными определениями», Вас. Гроссман приводит примеры «российской отсталости, неразберихи, русского бездорожья, русского авось». Многочисленные пословицы также свидетельствуют об отрицательном отношении к авось-установке: От авося добра не жди; Авось плут, обманет; Держись за авось, поколь не сорвалось; Авосьевы города не горожены, авоськины дети не рожены; Кто авосьничает, тот и постничает; Держался авоська за небоську, да оба под мат угодили . В случае же, когда авось используется для характеристики собственной установки, обычно бывает очевидна самоирония. Не случайно в современной русской речи слово авось чаще используется не в «прямом режиме», в функции модального слова, а в качестве краткого и яркого обозначения соответствующей установки, т.е. как существительное или в составе наречного выражения на авось (см. приведенные выше примеры). Вероятно, склонность «действовать на авось» действительно свойственна русским, но одного факта наличия в русском языке слова авось явно недостаточно для такого вывода.
<…> В то же время, если избегать поспешных и прямолинейных выводов, то можно полагать, что сопоставление «русской картины мира», вырисовывающейся в результате семантического анализа русских лексем, с данными этнопсихологии может помочь уточнить выводы, сделанные в рамках как той, так и другой науки.
Шмелев, А.Д. Лексический состав русского языка как отражение «русской души»/ Т.В. Булыгин, А.Д. Шмелев // Языковая концептуализация мира. – М. : Школа «Языки русской культуры», 1997. – С. 481–495.